Ничего я об этом человеке не знаю.
Харьков, ветка метро Холодногорско-Заводская. По вечерам, после девяти. Молодой человек. Да мальчик почти, елки-палки.
У него светлые волосы, лицо тонкое такое, и голубые глаза.
Гитара, понятное дело, и поет.
Я его встречала только с цоевскими песнями. И почти каждый раз с одной и той же.
Красная-красная кровь,
через час уже просто земля,
через два на ней цветы и трава,
через три она снова жива...
Он спокойно так идет по вагону, как матрос по палубе, и в глазах ни черта не видно заплеванного пола и усталых лиц. Знаете, такая светлая обреченность, как у пьяных подростков, которые признаются в любви в первый раз.
Ему лет двадцать, может. В этом возрасте, в общем-то, большинство уже Цоем переболевают, по крайней мере, самыми известными его песнями так точно.
Но вот идет же по вагону этот мальчик, и покачивается чуть, не теряя равновесия, и поет высоким своим голосом.
И мы знаем, что так будет всегда,
что судьбою больше любим,
кто живет по законам другим,
и кому умирать молодым...
Он, наверно, на себя это примеряет, милый, глупый мальчик со старенькой гитарой. У него такой светлый-светлый взгляд, от него хочется жить.
И каждый раз только вечером. У вечернего метро есть такая особая тишина. Тишина заговорщиков - каждый из молчащих, немногочисленных людей в вагоне словно неслучайно едет домой так поздно.
И я люблю, возвращаясь домой, встретить этого мальчика.
Через два на ней цветы и трава,
через три она снова жива,
и согрета лучами звезды
по имени Солнце...
Харьков, ветка метро Холодногорско-Заводская. По вечерам, после девяти. Молодой человек. Да мальчик почти, елки-палки.
У него светлые волосы, лицо тонкое такое, и голубые глаза.
Гитара, понятное дело, и поет.
Я его встречала только с цоевскими песнями. И почти каждый раз с одной и той же.
Красная-красная кровь,
через час уже просто земля,
через два на ней цветы и трава,
через три она снова жива...
Он спокойно так идет по вагону, как матрос по палубе, и в глазах ни черта не видно заплеванного пола и усталых лиц. Знаете, такая светлая обреченность, как у пьяных подростков, которые признаются в любви в первый раз.
Ему лет двадцать, может. В этом возрасте, в общем-то, большинство уже Цоем переболевают, по крайней мере, самыми известными его песнями так точно.
Но вот идет же по вагону этот мальчик, и покачивается чуть, не теряя равновесия, и поет высоким своим голосом.
И мы знаем, что так будет всегда,
что судьбою больше любим,
кто живет по законам другим,
и кому умирать молодым...
Он, наверно, на себя это примеряет, милый, глупый мальчик со старенькой гитарой. У него такой светлый-светлый взгляд, от него хочется жить.
И каждый раз только вечером. У вечернего метро есть такая особая тишина. Тишина заговорщиков - каждый из молчащих, немногочисленных людей в вагоне словно неслучайно едет домой так поздно.
И я люблю, возвращаясь домой, встретить этого мальчика.
Через два на ней цветы и трава,
через три она снова жива,
и согрета лучами звезды
по имени Солнце...