alonso_kexano

Я лежу на спине, ты втыкаешь в меня иголки,
время тянется медленно, не кончается долго-долго,
ты втыкаешь их в каждую мышцу, покрываешь ими всю кожу,
и они качаются надо мною незрелой рожью,
как от ветра,
и это совсем не больно,
только дрожь по телу проходит вдоль, но
я готов.


Я лежу на спине, у меня не осталось слов,
я люблю тебя больше, чем есть их в любом из людских языков,
ты втыкаешь иголки — несильно, неглубоко,
и они становятся как антенны, они растут,
поднимаются выше неба за пять минут,
растворяются в космической мгле,
и я вижу все, что есть на земле.


...небеса склоняются, сдавливают, корежат.
Я не чувствую боли, просто кончается кожа.
Ты склоняешься надо мной (я молчу, я не шевелюсь):
«я люблю тебя, милый,
я люблю тебя,
я люблю...»

Вот они лежат в темноте, не спят,
Вот проем окна – темно-синий пустой квадрат,
тихо, словно звуки тонут в большой воронке,
словно даже сердце останавливается в груди.
и она уткнулась ему в плечо,
и дышит тихонько,
думает, что надо не разбудить.

В горле все скребет – оно бывает так при простуде,
вот сплошная кругом зима, далеко до лета.
«кем нас подменили, мой хороший,
кто эти люди?
почему они так далеко друг от друга,
на разных концах планеты?

Как просить прощения за эту тоску, за пустоту внутри?
Господи, не бросай,
посмотри на нас, посмотри».

И вжимается в плечо ему, словно в поисках остатков тепла,
замирает земля под тихой снежной порошею.
Он целует ее в макушку
и думает: ну не плачь.
Что ты, моя хорошая.

…а мне снилось, что над нашей квартирой нет потолка,
что над нами неспешно плывут тяжелые облака,
как большая и ласковая рука,
и из них просыпается снег,
и ложится прямо на нас, и не тает, и звуков нет
в этой заколдованной белизне.

С последнего этажа, с девятого, выход в небо,
и оно плывет неотвратимо и немо,
больше нет секунд и минут, и время измеряется днями,
месяцами,
годами
мы бледнее становимся, тоньше, взрослее сами.

Снег ложится на нас, на постель, на книжные полки,
белые мерцающие искорки,
тоненькие иголки,
скрадывает звуки, приглушает цвета,
наши кости становятся тоньше, звончей, прозрачнее,
словно сделаны изо льда.

тише, тише,
ничего больше не говори,
снег лежит у нас на глазах, на лицах, на одеялах,
больше нет у нас месяцев, дней и лет,
только снег засыпает кварталы,
и так тихо,
тихо внутри.

Вообще, это была попытка по совету Арчета написать специальную попсу короткую емкую вещь, но чота народу понравилось. То ли я ничего не понимаю в попсе, то ли народ - в поэзии о_О

***
Она думает: устала. Хватит уже, не тронь.
Вот дождусь утра - убью, прогоню и забаню.
Он во сне подсовывает под щеку
ее ладонь
и слегка прикасается к ней губами.

...но пока еще есть куда убегать,
и пока еще все ништяк.
Поначалу - алкоголь, трава и табак,
садись на корточки, гладь бездомных собак.
Это позже, на одном повороте взвизгивают колеса,
и тебя догоняют твои вопросы.

Уходи от них - в монахи, в хиппи, в ролевики,
убегай от этой невысказанной тоски,
главное - не тормози, не садись, не стой,
уходи кривыми дорогами поездов
дальнего следования,
спрыгивай на незнакомой станции,
главное - не остаться.

Они только и ждут, чтобы выскочить, как из ящика,
жарким собачьим дыханием шею обжечь:
что же, ты думаешь, все это по-настоящему?
думаешь, все это стоит свеч?

на одной из станций - киоск,
сигареты втридорога,
в щели между плитами - высохшая трава,
и тебя ничего,
ничего уже больше не дергает,
серое небо, запрокинутая голова,
высохшая листва,
на стене фломастером мать-перемать,
поезд ушел, а ты на него не успел.
И ты понимаешь, что больше некуда убегать,
что это предел,
это край, после него - никаких уже больше дел.

И ты ждешь - вот сейчас они прыгнут и заскребут в груди.
И стоишь.
И тишина у тебя позади.

брат мой, брат,
где ты нынче, кто те люди, что с тобой говорят?
Для кого-то осень — сезон дорог, для кого-то — чая с вареньем,
а для нас — заброшенный яблоневый сад.
Почему на нас с тобой так заметно время,
почему его стрелки нас так отчаянно не щадят?

Нас с тобой безнадежно подменили в роддоме феи,
где наш дом, на каком Авалоне, брат?
С каждым годом все непонятнее, холоднее,
хоть сползай на пол, садись щекой к батарее
и молчи неделю подряд.

Почему ни в одном из всех этих городов
для нас не бывает дома?
Почему мы всегда в гостях, и максимум до среды?
Почему так отчаянно и взахлеб,
почему так знакомо
в нас влюбляются эти юные, не ведавшие беды?

...на исходе октябрь, над домами вечернее зарево.
Видишь, двое стоят на дороге и держатся за руки?
У нее — отлетевшая пуговица и длинный зеленый шарф,
у него — камуфляж.
И они стоят не дыша.
Как же эта осень бесконечна и хороша
и нежна, как щеки у малыша.

Почему мы с тобой не умеем — так?
Почему раз за разом тоска, и холод, осенние магистрали,
почему мы живем по уходящей во мглу спирали?
Поезда идут вдоль позвонков железных дорог,
в тамбуре сквозняк,
предутренний мрак,
от первой сигареты сшибает с ног.

...Не умеем грустить надолго, не ждем ответов.
У тебя одна, у меня другая дорога.
Вот собака тычется носом в колени, облезла и кривонога.
Просто дай ей половину хот-дога
и давай не будем,
не будем больше об этом.

То ли про Макса Кауфмана, то ли про Кайла Риза.

Он сидит в осенней кафешке, дымит, читает газету,
у него за поясом два пистолета,
дорогой пиджак,
на висках снежок,
сразу видно - крутой мужик.
Ветер гонит листьев свалявшийся ком.
Он глотает кофе свой с коньяком,
и рука его чуть дрожит.

Как оно там было? Все куда-то не успевали,
было время на пули, а на любовь - едва ли.

Он навряд ли скучает по ощущеньям острым,
по ночным засадам, по лихим девяностым,
скука - это неконструктивно.
Лишай.
Короста.
Он старается мыслить конкретнее. Это просто.

Первый мороз. Октябрь. Сигаретный дым.
Вот теперь, наконец, он один.
Он - совсем один.

=================
И тогда к нему подходят двое, и один берет за плечо.
Говорят ему: чувак, поздравляем, чо.
Вот теперь ты сорвал джекпот,
получил свой уютный быт.

И на улице вечер морозом листья берет,
улицы серебрит.

И ему говорят: теперь тебе будет все,
и уют, и дом, и в картах всегда везет,
Если хочешь кота, то будет тебе и кот,
если хочешь детей, то лишь на женщину укажи.
Ты же выиграл этот квест, перешел все немыслимые рубежи,
ты же все сложил.

И над городом между тучами месяц плывет,
на спине лежит.

И ему говорят: забудь, наконец, свой сплин,
тебе будет и солнце, и моря аквамарин,
как ты не понимаешь - ведь это же эпик вин.

Он глядит в окно, душа непослушную сигарету,
туда, к живым.

На текст меня вдохновили, кроме прототипов, arelyo и l_awatar_l, есличо :)

Младший брат, как всякий творец, - он почти бессмертен,
не боится темных улиц и подворотен,
как он синеглаз, улыбчив и беззаботен
в этом захолустье, в чумной круговерти,
в этом темном омуте, где тихо смеются черти.
Если скажут, что он гениальный художник, то вы не верьте.
Он когда-то был им. А нынче уже не годен.

Старший брат идет по улице, руки в карманах,
осенью так резок,
назойлив ветер.
Старшего не любит никто почти на планете,
только младший брат
и почему-то дети,
бегают, смеются - "Дядь Андрюша, хочешь конфету?".
У него глаза усталого наркомана
и еще на поясе два пистолета.

Их обоих молва не любит, боятся люди
фантазеры всегда по другую сторону зла.

Говорят, что младший когда-то придумал чудо
на которое даже смерть только глянула -
и ушла.

А у младшего руки все тоньше, тоньше,
все заметнее, какой он бледный, уставший, тощий,
он глядит в осеннее небо, как из-под толщи
прошлогоднего льда:
"Ну бери меня, ну бери,
только чудо мое не трогай,
присмотри за ним, присмотри,
ведь любая мечта сбывается там, внутри,
там играют дети, там вечно заря горит..."
И отсчитыват мгновения:
Раз.
Два.
Три.

И мгновения вытекают, словно иприт.

Старший бегает, ищет, где бы добыть лекарства,
может быть заколдованную настойку,
может, таблетки,
чтобы этот чудак увидел весной акации,
чтоб дожил и не расплескался,
чтоб увидел степную траву и сирени ветки.

Говорят, что тот, кто смерть повидать успел,
кто стоял среди черных орудий и мертвых тел,
у кого стекала по пальцам кровь -
мол, и жизнь он видит яснее, словно прозрел,
говорят, что Каин был земледел,
а Авель резал коров.

Но еще говорят, что в мире
места нет чудесам,
если душу туда источил, то виновен сам,
Говорят, что чудо - это источник бед
и должно быть истреблено:
огонь,
динамит.
Младший брат улыбается небу вслед:
он второго такого не сочинит.

Старший брат берет пистолет.

Говорят, что тот, кто ближе ходил со смертью,
будет сторожем младшему в черной земной круговерти,
и прикроет,
и сохранит...

Не ходи во степь, на следы их не наступи, если есть оберег - покрепче сожми, зажмурясь. Говорят, что они приходят из вечной Степи, словно ветер с востока и пылевая буря. Говорят, что у них вместо ног - обломки костей, говорят, что заметишь, если вовремя присмотреться, говорят, что они особо не любят детей, и еще что они совсем не имеют сердца.

Есть одна в этом городе - бывает, идет навстречу, и как будто степное солнце глаза ей жжет. У нее всегда исполнены яда речи, и еще говорят, что она никогда не лжет. Все равно ей не стоит верить, держись подальше, обойди стороной и ей не смотри в глаза.
Не бывать порожденью Степи человеком, даже
если очень хочется обратное доказать.

Бродит ветер по городу, слышно его не сразу, пахнет степью, и в ужасе крестятся горожане. Говорят, что они хозяйки любой заразе, просыпают дикое семя в дыру в кармане.

А она на рассвете выходит в степь и приносит ей в жертву кровь.
И сжимается больно заразой выжженное нутро.

Умирает город, дети точат ножи, что поделать - никто не подскажет, никто не знает. Если слишком долго в городе этом жить, вырастает сердце в груди, как трава степная. Слишком много горькой настойки на злой траве, не забыться, не успокоить живое сердце, только вкус на губах, да ясно так в голове,
и еще никак не согреться.

Горожане ропщут, город больной расколот, на доске друг с другом сходятся два ферзя.
"Ты иди. Выручай этот чертов город.
Мне нельзя".

И глядит ему вслед, и кутается, и стынет, не смотри на нее, уж лучше глаза закрой.
Пробиваются в городе стебли степной полыни, на земле проступает кровь.

Стоит ли говорить о том,
что все дается трудом,
что живи по заветам – и будет счастье тебе, и дом,
не ругайся со старшими, не нарушай законов,
и ты станешь истинным членом,
а потом уважаемым стариком.

Это все полноценно, весомо и так исконно –
чтобы не понять, нужно быть идиотом и мудаком.

Дети собираются в кучки, шушукаются, говорят, что скоро.
Собирают своих зверушек,
орешки,
выкапывают секретики под кустом.
Они придумывают новый прекрасный город,
и старый охватывает огнем.