alonso_kexano

Убери ножовку, оставь в рюкзаке паяльник,
Не пытайся найти прореху в броне ограды.
Идиот, никогда не ешь молодильных яблок!
Про волшебные яблоки в сказках не пишут правды.

У волшебных яблок другой алгоритм работы.
Лет тебе не вернут, глядишь, ещё и отнимут.
Просто мир после них уныл и смердит до рвоты,
Просто всякое яство горчит в сравнении с ними,
Просто тесен текст, и любой музыкант бездарен,
Просто всё, кроме яблок, становится слишком просто.

И сбежать нельзя, разве что отключить радары,
Разогнать команду и уплыть доживать на остров,
Стать смотрителем маяка, завести мэйн-куна,
В пять утра записывать сны, что к утру поспели…

Нет, умрёшь ты в итоге, как в сказке, безмерно юным.
Задохнёшься в своём постаревшем убогом теле.

Так что дуй отсюда, вот тебе леденцов пакетик --
Угостишь детей. И не сметь больше мне тут ползать!
Я ужасно добрый, как ты уже мог заметить.
Но собак спущу.
Для твоей же, конечно, пользы.

(c) lllytnik.

Игра была, и она была прекрасна. Я ушла с Дикой Охотой, и бабочки улетели со мной.
Удачи.

На работу положив с прибором – «Я родился русским, как я мог?!!» - волновалось перед монитором маленькое офисное чмо. Наливало кофе по привычке, шарилось по комнате, как тень; у него страдала идентичность, лютый баттхерт грыз его весь день. Заходило в скайп, мрачнее тучи, посреди таких же горемык: «Я пишу великим и могучим – Боже, вырви грешный мой язык!» Менеджеры плакали, как дети, над судьбою горькою, зато - пионер всегда за все в ответе, пионер ваще всегда готов! Это он испортил мирный атом, это он виновник бардака: он в девятом классе был фанатом, господи помилуй, «Спартака»!

И, приняв противную микстуру (чашу эту мимо пронеси!) шел наперевес с клавиатурой стрелочник всея большой Руси. С виду ужасающая бяка: ренегат, убивец и гондон: сжег евреев, расстрелял поляков; и часовню, кстати, тоже он. Тут бы показать нацисткой пьяни, встать бы на Манежной в полный рост, деньги перечислить по вебмани, сделать бы серьезнейший кросспост – он же не очнулся от кошмара, и «банзай» не крикнул с торжеством, и не обвила витая пара шею беззащитную его…

Вот кидает на брусчатку розы, от стыда меняется в лице одержимый офисным неврозом верный спутник зайчика ПЦ. Щеки разгораются, как маки, пахнет страхом пятая «Шанель» - не поможет ни святой Акакий, ни его надежная шинель. Виноваты все – а он из первых: духом слаб и на язык остер. Это совесть, братцы? – Это нервы: вместо сердца пламенный мотор, вместо головы кочан капусты, требующий крови и огня. Задолбали, чтоб вам было пусто. Впрочем, вам несладко без меня.

Где ты самый гадкий, я не вижу? Ну, давай же, мой несчастный брат: встань и подойди ко мне поближе, расскажи мне: в чем ты виноват? Прилепил акциз на водку с перцем, одержимый сцотонинским злом? Ходишь строем? Голосуешь сердцем? Распилил казенное бабло? Подрывал устои и основы? Призывал затеять мордобой? Вынес батареи в Пикалево? Подрочил над газовой трубой? Нес плакат под мышкой на параде? Покупал билеты на футбол?..

…Отключи меня от аппарата и живи как хочешь, чорт с тобой. Корчись в обвинительной истоме, ешь котлеты, нюхай порошок. Стыдно жить в России? Go home. Пусть тебе там будет хорошо.

(с) Райдо

Если бы кто-то меня спросил,
Как я чую присутствие высших сил —
Дрожь в хребте, мурашки по шее,
Слабость рук, подгибанье ног, —
Я бы ответил: если страшнее,
Чем можно придумать, то это Бог.

Сюжетом не предусмотренный поворот,
Небесный тунгусский камень в твой огород,
Лед и пламень, война и смута,
Тамерлан и Наполеон,
Приказ немедленно прыгать без парашюта
С горящего самолета, — все это он.

А если среди зимы запахло весной,
Если есть парашют, а к нему еще запасной,
В огне просматривается дорога,
Во тьме прорезывается просвет, —
Это почерк дьявола, а не Бога,
Это дьявол под маской Бога
Внушает надежду там, где надежды нет.

Но если ты входишь во тьму, а она бела,
Прыгнул, а у тебя отросли крыла, —
То это Бог, или ангел, его посредник,
С хурмой «Тамерлан» и тортом «Наполеон»:
Последний шанс последнего из последних,
Поскольку после последнего — сразу он.

Это то, чего не учел Иуда.
Это то, чему не учил Дада.
Чудо вступает там, где помимо чуда
Не спасет никто, ничто, никогда.

А если ты в бездну шагнул и не воспарил,
Вошел в огонь, и огонь тебя опалил,
Ринулся в чащу, а там берлога,
Шел на медведя, а их там шесть, —
Это почерк дьявола, а не Бога,
Это дьявол под маской Бога
Отнимает надежду там, где надежда есть.

(с) Дмитрий Быков, есличо.

Возложите на море венки.
Есть такой человечий обычай —
в память воинов, в море погибших,
возлагают на море венки.

Здесь, ныряя, нашли рыбаки
десять тысяч стоящих скелетов,
ни имен, ни причин не поведав,
запрокинувших головы к свету,
они тянутся к нам, глубоки.
Возложите на море венки.

Чуть качаются их позвонки,
кандалами прикованы к кладбищу,
безымянные страшные ландыши.
Возложите на море венки.

На одном, как ведро, сапоги,
на другом — на груди амулетка.
Вдовам их не помогут звонки.
Затопили их вместо расстрела,
души их, покидавшие тело,
на воде оставляли круги.

Возложите на море венки
под свирель, барабан и сирены.
Из жасмина, из роз, из сирени
возложите на море венки.

Возложите на землю венки.
В ней лежат молодые мужчины.
Из сирени, из роз, из жасмина
возложите живые венки.

Заплетите земные цветы
над землею сгоревшим пилотам.
С ними пили вы перед полетом.
Возложите на небо венки.

Пусть стоят они в небе, видны,
презирая закон притяженья,
говоря поколеньям пришедшим:
«Кто живой — возложите венки».

Возложите на Время венки,
в этом вечном огне мы сгорели.
Из жасмина, из белой сирени
на огонь возложите венки.

Андрей Вознесенский.
И что-то в горле щекочет.

До свиданья, друг мой, до свиданья.
Милый мой, ты у меня в груди.
Предназначенное расставанье
Обещает встречу впереди.

До свиданья, друг мой, без руки, без слова,
Не грусти и не печаль бровей,-
В этой жизни умирать не ново,
Но и жить, конечно, не новей.

Я пару дней назад попала все-таки в Союз Писателей на презентацию книги Андрея Костинского, и я, в общем, рада.
Андрей меня звал этой осенью несколько раз на свои вечера, но какие-то злые духи явно мне препятствовали там появиться (однажды, например, вместо этого мне пришлось штопать себе руку), так что я как бы чуть ли не впервые слушала его в количестве.
Ну и книга у меня теперь есть. И даже с прекрасной надписью, вот.
Так чего я, собственно, сказать хотела.
То ли у меня принципиально поменялось отношение к современной поэзии (тм), то ли Андрей таки действительно хорош. В смысле, он из студии Риссенберга, но, при всем моем предубеждении (ну, так сложилось) к этой студии (почему-то для большинства ее участников характерен странный пафос и болезненная гиперобразность в ущерб смыслу), стихи мне понравились.
Его очень сложно воспринимать, если вчитываться по словам (а я обычно воспринимаю поэтические тексты именно так), но черт возьми, до чего целостное впечатление получается от его стихов.
Я поняла, как это делают символисты. Они накидывают кучу странных слов в непонятном порядке, а в итоге получается реальный образ, живой, который можно вдохнуть и понюхать. Потрогать, что характерно, не получается: это как бирюльки. Рассыпается.
Это совсем не то, к чему я привыкла: мне нужно тексты мять, нюхать, таскать на груди и по-всячески их тискать, но, тем не менее, по-своему нравится.
Я здесь выложу все-таки не самые характерные его стихи, но страничку Андрея на стихире я нашла, так что если что - здесь.

Под катом - несколько текстов, собственно, вы же понимаете, я не удержаться не могла.

( Read more... )

Внезапно Фальконнелла бросает ссылку офигенски в настроение. Тогда прочитала и не заметила, а сейчас по голове.
http://kaitana.livejournal.com/236087.html

и, когда последние камни осыплются вниз, шурша,
с развалин старого храма, стихнет гул, рассеется дым,
и останется только смотреть, как по небу катится огненный шар, –
чужой человек из-за холма вдруг тебе принесёт воды

когда однажды тебя начнёт сторониться последний друг,
любовь твоя сделает вид – ничего не помнит, не знает и ни при чём,
ты будешь лежать, один на земле, на осеннем сыром ветру,
а чужой человек из-за холма укроет тебя плащом

когда ты вернёшься домой – другим, каким быть хотел всегда, –
когда на тебя начнёт коситься странно родная мать,
отец перекрестится и вполголоса скажет: «пришла беда»,
чужой человек – достанет флейту и станет тебе играть

ты не прощаясь покинешь дом и наскоро свяжешь плот, –
он помчит тебя дальше и дальше, порогами горных рек,
к воротам холодного ноября, где станет тебе тепло;
ведь на плоту вас будет двое –
ты и твой человек.